Раскройте сердце, сбросьте шоры злые с глаз, что черти вам вертлявые надели, послушайте инсайдерский рассказ, как всё произошло на самом деле.
В глухой деревне, позабытой богом, но бога славивши в молитвах многократно, жила девица, что Фотиньею звалась и изредка, по святцам, Сосипатрой. Отроковица, только налилась, взялась активно исполнять своё призванье: ей при рожденьи дал господь бесценный дар – страсть к половой любви и врачеванью. И стар и млад в округе бога прославляет (но не при бабах, и не без причины) за исцеление их штуцеров недужных волшебным сплавом секса с медициной. В условьях полевых творилось чудо, и за сараем место есть для воли божьей, коль предназначено быть медиком судьбой, то не преграда ни бурьян, не бездорожье.
Ни света, ни воды в её избе, и крот пожрал все три куста картошки, пуст погреб, крыша протекла и прохудилась ветхая одёжка. Одно богатство Фотя нажила в борьбе за сексуальное здоровье – не в банке счёт, дворец и жемчуга, а деток женска полу поголовье. От голода раздуты животы, на личиках в развитье отставание, один сандалик и два платья на троих… Вдруг остро встал вопрос о выживании. Сиротка юный, но с норовом, при деньгах, был призван выправить бедняжкам положенье, но просчиталась Фотя, и уже кружат всё ниже коршуны, алкая угощенья...
«Ах, што ты делаешь, моя любовь, со мною! Не выжить мне, дай посытнее твердь!» – вскричала Фотя и случилось чудо - спустилась птица-вертолёт в посёлок Пердь. Из птицына нутра сошёл на землю, красив как бог и светел как янтарь, отец Гликерий, что в столичном храме для баб был, как для мотылька - фонарь.
«Послушай, - говорит он, - Сосипатра, халтурка для тебя в столице есть – страдает недержаньем уда в стойле пасомый мой, так ты его, таво, уравновесь. Леонтия маво жизнь помотала, от бабы пострадал своей несносной – взяла и померла вчера, обжора, а он меж тем отец орденоносный! Он ей и утюги, и мультиварки, и дачу, и куриных жоп поддон, и вот теперь она в землице отдыхает, а он, по мнению безбожников, - гандон. Так полетели же со мною, Сосипатра, спасём совместно человеку репутацию, а там и крепкую ячейку создадим во славу Бога и Российской Федерации!»
Схватив в кулак оборванный подол, не веря счастью своему – а вдруг мираж! – неслась Фотинья с еродрома до избы, собрать детей и хоть какой-нибудь багаж. «Прощайте гаражи и сеновалы, прощайте все, что стали мне родными, с собой я забираю лишь любовь да мамины гамаши выходные!» И оторвалась птица от земли, пошла волна кругами по лугам душистым, и унесла Фотинью навсегда от грязных нужников и пьяных гармонистов...
«Ты, Фотинья, глаза-т подыми, поздновато косплеить монашку, вот на подпись тебе договор и о неразглашеньи бумажка. Обещаю тебе дольче виту, сытный стол и вообще филармонию, но позволь неприятный вопрос – а куды нам девать телегонию? Подожди, не реви, всё управим, скидавай поскорее портки – в мелкоскоп щас посмотрим на гены, ну, и список пиши от руки».
Семь потов с Сосипатры сошло, мелкой вязью исписан уж третий блокнот, а всё лобик поморщит и пишет, зачеркнёт, да и снова напишет, а то вовсе нет-нет и всплакнёт. «Тут работы на годы, Фотинья, ты када ж успевала поесть? Погоди, вытри сопли, голуба, всё же средство волшебное есть! Опосля водруженья на землю посетим с тобой баньку церковную, там отмолим совместно грехи и очистим обличье духовное. Ну, а если потом в мелкоскопе угляжу генетицки следы, то снимать будем их спринцеваньем малой дозой свячёной воды».
Все прошла испытанья Фотинья, словно горлица стала светла и на праздник великий церковный руки с новым любимым сплела. И как символ высокой любви, чистых душ и семейной гармонии, народилась личинка на свет без малейших следов телегонии. Окрылённый успехом науки, не сумев побороть ажитацию, о влияньи молитвы на ген стал Гликерий писать диссертацию: «Вот отец прихожанки Леонтий, вот сама прихожанка в чепце, вот Леонтий уже безбородый, а как будто опять прихожанка в чепце».