Пять мешков отправилось бомжам. Пусть они щеголяют в остроносых ботинках рыжего цвета, в рубахах с пальмами, в штанах цвета бедности. А шестой мешок - с дорогим позором текстильной промышленности, с позором, на который удалось развести состоятельных вахлаков, - я поехала продавать в Ноттинг Хилл. В "старье-берем". Да, я жадная. Как говорил гречневый король, "я знал голод".
Не люблю выбрасывать то, что можно продать. Я договорилась с баером, запудрила мозги своему Хорошему, уговорила его приволочь чемодан с манатками, (он-то предлагал просто на хер выкинуть). И слупила с баеров 125 фунтов -- 250, между прочим, баков, - за все про все. По фунту с полтиной за дурацкие рубашенции. По гривеннику - за брюки. Костюмчик - целковый.
Любимый, краснея от стыда, расписался в ведомости. От денег шарахнулся, как прокаженый: "Вис из фо леди, леди!" И, выйдя на улицу, сказал: "Ну, мать, ты даешь!".
А потом я назначила встречу с персональным байером в Харродсе. Пусть универмаг и лоховской, но там русская байерша, а мне без нее никак. Не знаю я мужского департамента. И вот, - светлый праздничек, - Мой Хороший стоически перемерял двадцать пар штанов. И, вот же напасть, у меня практически идеально скроенный мужик, а практически идеально скроенных штанов на него - не найти! Когнитивный диссонас, прости господи! Сколько всякой шняги поизобретали, а штанов нормальных родить не могут! На кого все это шьется, я не знаю, но крепкому сибирскому мужчине в брендах делать нечего. Какие-то брючки-дудочки, брюки-облипочки, штанцы с принтами... Как будто все на свете - пидорасы!
Или, наоборот, штаны для пузатых. С закладками на брюшке. А если мужик просто крепкий, кряжистый, но без бурдюка, что ему, бедному, носить? Еле-еле выцепили пять пар. И те сажать по фигуре пришлось. Если нога пролазит в брючину, так пузо велико. Пузо в норме, так брючина поддергивается.
Мужиков в рубашках я не люблю. По-моему, рубашки нынче какие-то дурацкие пошли. Разучились шить рубашки. Посему я набрала тонких - кашемир с шелком - свитерком Бербери. Пару таких же стильных у Бриони. По партизански прихватила такое же благородное, но с треугольным вырезом и пол дня уговаривала, что если грудь у дядьки мускулистая, то чуть-чуть, буквально парой сантиметров светить ею из такого выреза - не пошло.
Короче, парень наш преобразился. Стал сам себе люб. И теперь, когда за ним крепостной стеной, редутом, (если я точно употребляю это слово), стала моя забота, и весь он стал холеный да вальяжный, как бы не свели теляти да со двора...
Фе на изоБезобразие?
), чем затеять срачЪ с Шумилой о белоофицерских замашках и дворянской чести.