Родился 10 марта 1933 года в Устюжне. С отцами дело у меня обстояло сложно. Знаю по рассказам, что мой родной отец, Васильев Алексей Васильевич, был родом из Самары, жил в Москве, а познакомился с моей матерью в Устюженском народном доме. Говорят, что был он человек незаурядный, с блеском играл в театре, хорошо пел под гитару, прилично рисовал, в общем, был душой общества. В 1934 году пропал в Москве.
До четырех лет воспитывался я у бабушки моей – Надежды Каземировны Собакиной, в доме № 16 по Михайловскому переулку (сейчас это улица Корелякова). В ту пору, переулок был зеленым – зеленым и широким – широким, почти безлюдным: по нему лишь изредка проезжала телега. В переулке этом, я ловил бабочек – капустниц подаренным кем-то сачком, а под горой, на Вороже, ловил решетом пескарей. Пескари и сейчас есть в Вороже, но сама она в ручей превратилась, обмелела совсем.
Из отрывочных впечатлений тех лет осталось: похороны милиционера и митинг, на котором произносились пламенные речи. Придя с этого митинга, я на бабушкином огороде возомнил себя оратором и, взобравшись на кучу картофельной ботвы – тоже говорил речь, как казалось мне самому, еще более пламенную. Особенно торжественно и грозно звучали
у меня слова: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» С тех пор у меня отвращение к серым, однообразным речам.
Еще запомнилось: ночь над бульваром, молчаливая толпа людей, я стою, прижавшись к бабушке. Все смотрят на левый освещенный берег Мологи: там валят церковь. Канаты от лебедок протянулись к куполам, какой-то из них горит. Мне страшно. Я начинаю плакать, и бабушка уводит меня домой. Так я и не видел как «Она» падала. Дома бабушка погрела над буржуйкой одеяло, закутала меня в него и отнесла на диванчик. И я увидел радостно – жуткий сон: мы – я и мой дядюшка, спиливаем пилой церковь и обрушиваем ее на дом моих заклятых врагов – девчонок, живших напротив бабушкиной хибары. Пользуясь преимуществом более старшего возраста, они безбоязненно дразнили меня. Самой обидной из их дразнилок было заявление, что и отец и мать меня бросили. Ни матери, ни отчима в Устюжне в ту пору, действительно не было.
******
"Было мне в ту пору, четырнадцать лет и учился я уже на первом курсе, Устюженского лесотехнического техникума. И вот, в марте, на Ворожском мосту, я впервые увидел ЕЕ!
Она была очень маленькая. Но, вздернутый носик на гордо откинутой назад головке, и размашисто шагающие валеночки, в блестящих калошках, говорили о таком величии ее помыслов, что у меня вспотели ладони. Лишь пройдя сотню метров, я, краснея от стыда, решился украдкой посмотреть ей вслед. Это была любовь! В этот день я стал лириком. Стихи, адресованные ей, фонтанировали из меня. Этот поток, нужно было довести до ее глаз и ушей…. Оказалось, что Она, как примерного поведения ученица, шефствует над моим закадычным другом, разгильдяем – Вовкой Елькиным. И он как верный друг, вручил ей мою душу излитую в стихах. «Душа» оказалась в урне, а Вовка Елькин в разряде безнадежных и наглых пионеров. Тогда я дал зарок, никогда не писать больше любовных стихов".
******
«Дважды «летела» звезда с погон. Первый раз за то, что хотел обойтись в армии без гауптвахты. И ведь получилось это… Служил тогда на точке, неподалеку от Соловецких островов. Связь со штабом – только вертолетом. Прилетел на точку начальник политотдела. Объяснил я ему, что ввел так называемую систему «китайских пионеров» - кто быстрее койку заправит, воротнички – манжеты подошьет и прочее, тому поощрение. От такого самоуправства начальник аж побелел – по Уставу в армии живут! И давай меня воспитывать. Не сдержался – назвал начальника дураком, и поплатился званием. Второй раз звезды лишился за то, что солдатика пожалел, спас от смерти. Ехали с ним по служебным делам, да в полутора километрах от части, машина заглохла. Дело на Кольском полуострове было, морозы там страшные. Солдатик – махонький, беспомощный. Чувствую - долго не протянет, замерзнет. По Уставу, технику оставлять нельзя. Оставил его машину охранять, а сам в часть – за дизелем. В общем, вытащили машину. Солдатика спасли."
******
"Когда спрашивают про мое воинское звание, я отвечаю: трижды лейтенант и дважды старший. Дважды «летела» звезда с погон. Первый раз за то, что хотел обойтись в армии без гауптвахты. И ведь получилось это… Служил тогда на точке, неподалеку от Соловецких островов. Связь со штабом – только вертолетом.Прилетел на точку начальник политотдела. Объяснил я ему, что ввел так называемую систему «китайских пионеров» – кто быстрее койку заправит, воротнички – манжеты подошьет и прочее, тому поощрение. От такого самоуправства, начальник аж побелел – по Уставу в армии живут! И давай меня воспитывать.
Не сдержался – назвал начальника дураком, и поплатился званием. Второй раз звезды лишился за то, что солдатика пожалел, спас от смерти. Ехали с ним по служебным делам, да в полутора километрах от части, машина заглохла. Дело на Кольском полуострове было, морозы там страшные. Солдатик – махонький, беспомощный. Чувствую – долго не протянет, замерзнет. По Уставу, технику оставлять нельзя. Оставил его машину охранять, а сам в часть – за дизелем. В общем, вытащили машину. Солдатика спасли. Вызывает меня комбат:
«- Почему без разрешения тягач взял?» «- Когда было спрашивать? Замерз бы рядовой…» «- Это нормально. Погиб бы при исполнении. Мы его наградили бы. Посмертно» «- Ну не дурак ли?» – не сдержался, и вновь полетела звезда."
*******
В 1983 году я приехал в Устюжну в отпуск, но заболела и умерла мама, а я так и остался здесь, на земле предков. Прожитые здесь годы – годы бытовых неурядиц и полунищенского существования – скрашены были выходом в свет в 1991 году книжки «Такая жизнь» (издательство «Советский писатель» г. Москва), в 1992 году земляки помогли издать в местной типографии «Общий вагон» и «Ватага».
Вообще поэту моего уровня жить в провинциальном городишке – равносильно умереть с голоду и, спившись, сойти с круга. Причин тому несколько, и я не буду на них останавливаться.
Сейчас, когда масса информации обрушилась на наши головы, многие считают мои стихи пророческими. Скажу одно: мне за них не стыдно, особенно если поставить дату, когда они были написаны. Очень актуальным стало и стихотворение «Прощание с деревней». Когда его писал, то имел в виду деревни моего Нечерноземья, но такова, к сожалению, и сибирская деревня, какой она нам увиделась сейчас.
Моя позиция – правда жизни, правда, о нашем поколении. В определенные жизненные моменты писать стихи мне так же необходимо, как дышать".