- Регистрация
- 10 Июл 2016
- Сообщения
- 3.251
- Симпатии
- 23.429
Малюська
(рассказ-фантасмагория, совместное творчество)
(рассказ-фантасмагория, совместное творчество)
Влада Звездаренко
Эпиграф
Не совсем в тему городского фольклора, но близко. Я тут по мотивам страшилок Малюськи и Рыбы начала графоманить "раскас" под назаванием "Малюська", но, чувствую, закончить запала не хватит. Если кому вдруг интересно, предлагаю продолжить. Синопсис - женщина Людмила рожает глубоко недоношенного лялона в условиях обычного городского роддома, лялон, вопреки стараниям грачей, выживает и к тому же косвенно становится причастным к ужасной мучительной смерти садистки-грачихи, Люся же во время пребывания в роддоме становится свидетельницей абортов, искусственных родов и прочих зверских убийств младенцев, соседки по 8-местной палате рассказывают ей криповые истории о своих родах в медучреждениях, важный момент - Людмила ласково называет своего сынишку малюськой и рыбой ты моей.
Глава 1
Часть 1
42-летняя Людмила Олеговна была счастлива и несчастлива одновременно... Она шла по улице, щурясь от яркого майского солнышка и бессмысленно улыбаясь. Улыбка не предназначалась чему-то или кому-то конкретному, казалось, она была направлена внутрь, отчего окружающим сразу становилось понятно: женщина идёт не одна, и свет её улыбки озаряет путь младенцу, покоящемуся во чреве. Опустив взгляд ниже, встречные прохожие могли убедиться в своих догадках: лёгкое свободное платье не могло укрыть от любопытных глаз аккуратный круглый животик с нагло торчащим пупком.
Людмила вдруг резко остановилась и нахмурилась, прислушиваясь к чему-то внутри. Затем, обеспокоенно посмотрев по сторонам, быстро направилась к ближайшей скамейке и, не заботясь больше о грациозности движений, тяжело опустилась на нагретое солнцем сиденье. Обхватив руками живот и раскачиваясь, она стала беззвучно шевелить внезапно пересохшими губами, будто читая молитву. Но молиться Люда не умела, «молитва» предназначалась не иллюзорному старичку на облачке, а младенцу, что так резко и грубо остановил её безмятежную прогулку. ОН явно хотел наружу, настойчивые и крайне болезненные толчки говорили женщине о том, что ОН искал выход… Но ещё же так рано! Не прошло и полугода с той ночи, что не только поставила точку в изматывающих отношениях Людмилы с её начальником Селевком Антоновичем, но и дала начало новым – с поселившимся внутри неё чудом, Алёшенькой. Сейчас она умоляла его подождать, но в своенравного младенца, казалось, вселился бес, заставляя того вертеться волчком и крушить свой маленький уютный домик, что вызывало у напуганной женщины всё новые и новые приступы жуткой, тянущей боли…
Людмила достала из сумочки телефон и, выждав паузу между приступами, набрала номер своего доктора, Юлия Моисеевича. Старичок Юльмоисеич принимал роды ещё у Людочкиной мамы, но в свои 73 года был по-юношески бодр, энергичен и практики не оставил. Трубку взяла жена доктора, Ада Соломоновна, и, с трудом сдерживая рыдания, сообщила, что Юлия Моисеевича больше нет: вчера вечером, возвращаясь из булочной, он погиб под колёсами внедорожника… Дальше она что-то говорила про аборты, месть и расплату, но Людмила её уже не слушала. Что же делать, что? Видимо, надо вызывать такси и срочно ехать в клинику. Тут новый приступ раздирающей боли заставил Людмилу сложиться пополам, она зажмурилась, обхватила руками живот, выронив телефон на тротуар, и застонала…
Погружаясь в пучину душевных и телесных страданий, она не замечала, что ясное майское небо уже заволокло чёрными с сизым подпалом тучами, и уже совсем близко подходила первая в этом году гроза. Боль внезапно стихла, и в этот момент женщина ощутила меж стиснутых ног что-то скользкое и липкое, она только успела догадаться, что отошла пробка, и потеряла сознание с первым мощным раскатом майского грома…
Людмила вдруг резко остановилась и нахмурилась, прислушиваясь к чему-то внутри. Затем, обеспокоенно посмотрев по сторонам, быстро направилась к ближайшей скамейке и, не заботясь больше о грациозности движений, тяжело опустилась на нагретое солнцем сиденье. Обхватив руками живот и раскачиваясь, она стала беззвучно шевелить внезапно пересохшими губами, будто читая молитву. Но молиться Люда не умела, «молитва» предназначалась не иллюзорному старичку на облачке, а младенцу, что так резко и грубо остановил её безмятежную прогулку. ОН явно хотел наружу, настойчивые и крайне болезненные толчки говорили женщине о том, что ОН искал выход… Но ещё же так рано! Не прошло и полугода с той ночи, что не только поставила точку в изматывающих отношениях Людмилы с её начальником Селевком Антоновичем, но и дала начало новым – с поселившимся внутри неё чудом, Алёшенькой. Сейчас она умоляла его подождать, но в своенравного младенца, казалось, вселился бес, заставляя того вертеться волчком и крушить свой маленький уютный домик, что вызывало у напуганной женщины всё новые и новые приступы жуткой, тянущей боли…
Людмила достала из сумочки телефон и, выждав паузу между приступами, набрала номер своего доктора, Юлия Моисеевича. Старичок Юльмоисеич принимал роды ещё у Людочкиной мамы, но в свои 73 года был по-юношески бодр, энергичен и практики не оставил. Трубку взяла жена доктора, Ада Соломоновна, и, с трудом сдерживая рыдания, сообщила, что Юлия Моисеевича больше нет: вчера вечером, возвращаясь из булочной, он погиб под колёсами внедорожника… Дальше она что-то говорила про аборты, месть и расплату, но Людмила её уже не слушала. Что же делать, что? Видимо, надо вызывать такси и срочно ехать в клинику. Тут новый приступ раздирающей боли заставил Людмилу сложиться пополам, она зажмурилась, обхватила руками живот, выронив телефон на тротуар, и застонала…
Погружаясь в пучину душевных и телесных страданий, она не замечала, что ясное майское небо уже заволокло чёрными с сизым подпалом тучами, и уже совсем близко подходила первая в этом году гроза. Боль внезапно стихла, и в этот момент женщина ощутила меж стиснутых ног что-то скользкое и липкое, она только успела догадаться, что отошла пробка, и потеряла сознание с первым мощным раскатом майского грома…
Сознание медленно возвращалось, сначала проявившись гулом незнакомых голосов, затем к голосам добавился странный, с привкусом железа и хлорки, запах, а потом и грязно-серый квадрат потолка открылся затуманенному взору Людмилы. Меж её ног склонилась немолодая грузная женщина с грубым, будто вырубленным топором, лицом. Мясистый пористый нос украшала огромная бородавка, а над намазанным оранжевой, наполовину «съеденной», помадой ртом красовались тёмные редкие усики. Женщина подняла на Людмилу маленькие поросячьи глазки, довольно хохотнула, сверкнув облезлой «золотой» коронкой в ряду редких кривых зубов:
- А, проснулась, кобыла! А то была охота мне тут с полутрупом возиться! Давай уже, шевелись, помогай тёте-доктору, а то разлеглась тут с небритой пиздой, барыня сраная.
Из угла комнаты послышалось восхищённое хихиканье, прерванное грохотом металлического ведра и звуком разливающейся воды. Золотозубая и Людмила одновременно повернули голову на звук. Женщина, назвавшаяся врачом, побагровела, затрясла окровавленными кулаками с зажатыми в них устрашающего вида металлическими крюками:
- Говорила же тебе, блядь ты косорукая, не ставить вёдра под ноги! Чем слушаешь, говна кусок? Руки тебе повырываю, падла, чтоб тебе от аборта сдохнуть!
По грязному, усеянному кровавыми ошмётками полу ползала худенькая санитарка, суетливыми движениями пытаясь собрать мутно-красную жидкость куском дырявой, пахнущей тухлятиной, мешковины. Куски чего-то очень похожего на разделанного кролика с отвратительным чавканьем тянулись за тряпкой и взрывались фонтанчиками крови, когда санитарка выжимала грязные лохмотья над ведром. Людмила почувствовала, что вот-вот снова отключится, но тошнота, подступившая к горлу, странным образом вернула ей сознание:
- Простите, а я где?
- В пизде! Ебаться знаем, а рожать не знаем? В роддоме ты, девка, с цветомузыкой приехала, брюхо своё гнилое мне под конец смены привезла. Дошлялась, старородка? Чо тебе дома не сиделось, дура?
- А вы, простите, почему так со мной разговариваете? Какой это роддом?
- Ёбарю своему будешь вопросы задавать, а здесь меня будешь слушать. Порядочные-то бабы по улицам с пузом не шляются и по домам рожают, это к нам всю шваль с помоек свозят!
- А, проснулась, кобыла! А то была охота мне тут с полутрупом возиться! Давай уже, шевелись, помогай тёте-доктору, а то разлеглась тут с небритой пиздой, барыня сраная.
Из угла комнаты послышалось восхищённое хихиканье, прерванное грохотом металлического ведра и звуком разливающейся воды. Золотозубая и Людмила одновременно повернули голову на звук. Женщина, назвавшаяся врачом, побагровела, затрясла окровавленными кулаками с зажатыми в них устрашающего вида металлическими крюками:
- Говорила же тебе, блядь ты косорукая, не ставить вёдра под ноги! Чем слушаешь, говна кусок? Руки тебе повырываю, падла, чтоб тебе от аборта сдохнуть!
По грязному, усеянному кровавыми ошмётками полу ползала худенькая санитарка, суетливыми движениями пытаясь собрать мутно-красную жидкость куском дырявой, пахнущей тухлятиной, мешковины. Куски чего-то очень похожего на разделанного кролика с отвратительным чавканьем тянулись за тряпкой и взрывались фонтанчиками крови, когда санитарка выжимала грязные лохмотья над ведром. Людмила почувствовала, что вот-вот снова отключится, но тошнота, подступившая к горлу, странным образом вернула ей сознание:
- Простите, а я где?
- В пизде! Ебаться знаем, а рожать не знаем? В роддоме ты, девка, с цветомузыкой приехала, брюхо своё гнилое мне под конец смены привезла. Дошлялась, старородка? Чо тебе дома не сиделось, дура?
- А вы, простите, почему так со мной разговариваете? Какой это роддом?
- Ёбарю своему будешь вопросы задавать, а здесь меня будешь слушать. Порядочные-то бабы по улицам с пузом не шляются и по домам рожают, это к нам всю шваль с помоек свозят!
Людмила, прежде никогда не сталкивающаяся со столь открытой неприязнью и беспочвенным хамством, испуганно замолчала. Она хотела возразить докторше, объяснить, что она порядочная женщина и не по своей воле попала в этот ад, но сработал древний инстинкт самосохранения, лучше «притвориться мёртвой» – целее будешь…
Тут в дверном проёме показалась средних лет красивая ухоженная женщина в белоснежном, по фигуре, халатике, затейливо уложенные тёмные волосы открывали аккуратные ушки, вспыхнувшие огнями бриллиантов, едва на них попал тусклый свет больничных ламп. Она выглядела удивительно чужеродно на фоне ободранных стен, когда-то покрашенных тёмно-зелёной краской, но местами краска пошла пузырями, осыпалась, а где-то так и остались вздувшиеся участки, треснувшие крестообразно, и, казалось, что именно из этих пузырей вылуплялось то страшное, что собирала в оцинкованное ведро нерадивая санитарка. Она осторожно, на цыпочках, стараясь не испачкать бежевые замшевые лодочки, прошла по покрытому бурыми разводами полу, стараясь обходить участки с выщербленной плиткой, и остановилась в метре от докторицы, поманив её к себе пальцем. Та, оставаясь на месте, повернула к ней полное недовольства угрюмое лицо. «Нездешняя» женщина, бросив настороженный взгляд на Людмилу, вполголоса торопливо заговорила:
- Татьяночка Юрьевна, милая, придётся вам остаться поработать за Инну Владимировну, её срочно в Жуковку вызвали. Но вы, золотая моя, не волнуйтесь, она обещала отблагодарить. Жуковка, понимаете?
- Пятьдесят процентов.
- Татьяна Юрьевна, побойтесь бога. Ей же не останется ничего. Я же… Ну, ладно, я передам. Выручайте, красавица моя, ну, некому же больше, на вас вся моя надежда…
- Пятьдесят. Всё.
Женщина вздохнула, кивнула и почти бегом покинула место Людочкиной экзекуции. Татьяна Юрьевна, медленно заливаясь чёрной краской гнева, с минуту сидела неподвижно, а затем резко и с силой бросила страшные «пыточные инструменты» на стоящий рядом металлический столик. На грохот прибежала санитарка, но, увидев, что всё в порядке, так же быстро убежала. Тяжело дыша, Юрьевна поднялась и вышла в соседнее помещение, но Людмила без труда могла слышать её, внезапно ставший ласковым и заискивающим, голос. Кажется, она кому-то звонила:
- Наташенька, добрый вечер. Как ваши дела, милая… Да нет, точно предвестники… Форс-мажор у меня, придётся вам потерпеть. Да, кстати, второй половины на карте так и нет, голубушка… Проверяла… Сегодня проверяла… Жду, через час ещё раз проверю... До завтра. Инструкцию пока повторяйте. Не забудьте - чай и тортик, всё должно быть готово к моему приезду, нарезано и разложено… Всё, до завтра, голубушка моя, пока.
Татьяна Юрьевна вернулась к Людмиле, ещё не успев стереть с лица приторно-сладкую улыбку, что предназначалась телефонной собеседнице. Но через секунду на Людочку уже смотрела «продавщица привокзального буфета», у которой неосторожно попросили сдачу.
Тут в дверном проёме показалась средних лет красивая ухоженная женщина в белоснежном, по фигуре, халатике, затейливо уложенные тёмные волосы открывали аккуратные ушки, вспыхнувшие огнями бриллиантов, едва на них попал тусклый свет больничных ламп. Она выглядела удивительно чужеродно на фоне ободранных стен, когда-то покрашенных тёмно-зелёной краской, но местами краска пошла пузырями, осыпалась, а где-то так и остались вздувшиеся участки, треснувшие крестообразно, и, казалось, что именно из этих пузырей вылуплялось то страшное, что собирала в оцинкованное ведро нерадивая санитарка. Она осторожно, на цыпочках, стараясь не испачкать бежевые замшевые лодочки, прошла по покрытому бурыми разводами полу, стараясь обходить участки с выщербленной плиткой, и остановилась в метре от докторицы, поманив её к себе пальцем. Та, оставаясь на месте, повернула к ней полное недовольства угрюмое лицо. «Нездешняя» женщина, бросив настороженный взгляд на Людмилу, вполголоса торопливо заговорила:
- Татьяночка Юрьевна, милая, придётся вам остаться поработать за Инну Владимировну, её срочно в Жуковку вызвали. Но вы, золотая моя, не волнуйтесь, она обещала отблагодарить. Жуковка, понимаете?
- Пятьдесят процентов.
- Татьяна Юрьевна, побойтесь бога. Ей же не останется ничего. Я же… Ну, ладно, я передам. Выручайте, красавица моя, ну, некому же больше, на вас вся моя надежда…
- Пятьдесят. Всё.
Женщина вздохнула, кивнула и почти бегом покинула место Людочкиной экзекуции. Татьяна Юрьевна, медленно заливаясь чёрной краской гнева, с минуту сидела неподвижно, а затем резко и с силой бросила страшные «пыточные инструменты» на стоящий рядом металлический столик. На грохот прибежала санитарка, но, увидев, что всё в порядке, так же быстро убежала. Тяжело дыша, Юрьевна поднялась и вышла в соседнее помещение, но Людмила без труда могла слышать её, внезапно ставший ласковым и заискивающим, голос. Кажется, она кому-то звонила:
- Наташенька, добрый вечер. Как ваши дела, милая… Да нет, точно предвестники… Форс-мажор у меня, придётся вам потерпеть. Да, кстати, второй половины на карте так и нет, голубушка… Проверяла… Сегодня проверяла… Жду, через час ещё раз проверю... До завтра. Инструкцию пока повторяйте. Не забудьте - чай и тортик, всё должно быть готово к моему приезду, нарезано и разложено… Всё, до завтра, голубушка моя, пока.
Татьяна Юрьевна вернулась к Людмиле, ещё не успев стереть с лица приторно-сладкую улыбку, что предназначалась телефонной собеседнице. Но через секунду на Людочку уже смотрела «продавщица привокзального буфета», у которой неосторожно попросили сдачу.
«Буфетчица» с отвращением посмотрела на распростёртую в кресле Людмилу и снова зашаркала в смежное помещение, откуда вскоре послышался её злобный крик:
- Олька, мать твою, где опять Майсюк шляется, не видела? Снова с электриком пёжится? Увидишь – гони сюда!
Людмила тихо лежала, боясь лишний раз пошевелиться. Алёшенька вёл себя подозрительно спокойно, о его присутствии говорила лишь тугая полусфера живота, ни движения, ни боли – ничего… Татьяна Юрьевна вернулась не одна, рядом с ней семенила низенькая жидковолосая тётка с самодовольным поросячьим лицом, она на ходу застёгивала застиранный мятый халат, усеянный влажными пятнами. Пуговицы с трудом сдерживали натиск рыхлой жирной плоти, и Людмила заметила, что под халатом у «коротышки» ничего нет, а к тошнотворной смеси ароматов добавился запах алкоголя и вспотевшего немытого тела. Тётка, блаженно улыбаясь, оглаживала себя по бокам и «блинчикам» сплющенной халатом груди, но под грозным взглядом докторши быстро нахмурила узкий лобик, старательно изображая внимание и готовность. Татьяна Юрьевна, с трудом сдерживаясь, сквозь зубы процедила:
- Имей в виду, Елена, что выскребать тебя в тринадцатый раз…
- Да ладно, пару раз же всего...
- Повторяю, в тринадцатый раз я не буду. Считай, что у меня эта, как её, три-скаи-дека-фобия. А теперь к делу: вот эта блядина передумала рожать, ты сама знаешь, что делать. Я жрать, два часа не трогать. Всё ясно?
- А то! Поступайте бесподобно, это быстро и удобно!
- Не надоело, Лен? Эх ты, потаскушка!
Юрьевна игриво шлёпнула Елену по заду, отзывчиво затрясшемуся как холодец, и удалилась. Женщина-тумбочка, раскинув жирные короткие ручки, потянулась, зевнула во весь рот, снова обдав Людмилу запахом алкоголя, и, почёсываясь, побрела в угол, где стояла стойка для капельницы. Подкатив стойку, она помудрила с ампулами и стянула руку Людмилы жгутом:
- Чо молчишь, как неродная? Не боись, это витаминки.
- Зачем витаминки? Лена, скажите, что со мной?
- Ты тупая? Неча тут целку изображать, рожаешь ты. И не Лена я тебе, а Елена Юрьевна (сестра «буфетчицы», решила Люда). Не ссы, я хорошо колю.
С этими словами она воткнула иглу в вену, затем переместилась на стул меж Людмилиных ног и, не надевая перчаток, без предупреждения с силой засунула пальцы Людмиле во влагалище. От неожиданности и резкой боли Люда вскрикнула, а Елена довольно захрюкала:
- Да ладно, больно что ли? А ебаться не больно? Тебя мизинцем, что ли, трахали? Эт тебе просто с елдой не повезло, терпи теперь.
Довольная собственной шуткой, Елена продолжала похрюкивать, повторяя «ой, не могу! мизинцем!». Людмила почувствовала невыносимо резкую боль в животе, ей захотелось соскочить со своего пыточного ложа, убежать, закрыть глаза, чтобы не видеть этих облупленных стен и пола в жутких разводах, и забиться в угол, подальше от сестёр-садисток, от боли, от страха за себя и за малыша. Забыться… Но Елена с силой придавила сопротивляющуюся Людмилу к креслу и прошипела:
- Лежи, блядь, не дёргайся тут, а то промахнусь и нечаянно череп твоему выблядку раскрою. Ну, тихо лежать, я сказала!
С этими словами она снова полезла Людмиле между ног, больно хватая за нежные лепестки губ и растягивая вход, будто наслаждаясь причиняемой болью, затем резко отдёрнула руку, и Людмила почувствовала, как тёплая жидкость заструилась меж её ног…
- Олька, мать твою, где опять Майсюк шляется, не видела? Снова с электриком пёжится? Увидишь – гони сюда!
Людмила тихо лежала, боясь лишний раз пошевелиться. Алёшенька вёл себя подозрительно спокойно, о его присутствии говорила лишь тугая полусфера живота, ни движения, ни боли – ничего… Татьяна Юрьевна вернулась не одна, рядом с ней семенила низенькая жидковолосая тётка с самодовольным поросячьим лицом, она на ходу застёгивала застиранный мятый халат, усеянный влажными пятнами. Пуговицы с трудом сдерживали натиск рыхлой жирной плоти, и Людмила заметила, что под халатом у «коротышки» ничего нет, а к тошнотворной смеси ароматов добавился запах алкоголя и вспотевшего немытого тела. Тётка, блаженно улыбаясь, оглаживала себя по бокам и «блинчикам» сплющенной халатом груди, но под грозным взглядом докторши быстро нахмурила узкий лобик, старательно изображая внимание и готовность. Татьяна Юрьевна, с трудом сдерживаясь, сквозь зубы процедила:
- Имей в виду, Елена, что выскребать тебя в тринадцатый раз…
- Да ладно, пару раз же всего...
- Повторяю, в тринадцатый раз я не буду. Считай, что у меня эта, как её, три-скаи-дека-фобия. А теперь к делу: вот эта блядина передумала рожать, ты сама знаешь, что делать. Я жрать, два часа не трогать. Всё ясно?
- А то! Поступайте бесподобно, это быстро и удобно!
- Не надоело, Лен? Эх ты, потаскушка!
Юрьевна игриво шлёпнула Елену по заду, отзывчиво затрясшемуся как холодец, и удалилась. Женщина-тумбочка, раскинув жирные короткие ручки, потянулась, зевнула во весь рот, снова обдав Людмилу запахом алкоголя, и, почёсываясь, побрела в угол, где стояла стойка для капельницы. Подкатив стойку, она помудрила с ампулами и стянула руку Людмилы жгутом:
- Чо молчишь, как неродная? Не боись, это витаминки.
- Зачем витаминки? Лена, скажите, что со мной?
- Ты тупая? Неча тут целку изображать, рожаешь ты. И не Лена я тебе, а Елена Юрьевна (сестра «буфетчицы», решила Люда). Не ссы, я хорошо колю.
С этими словами она воткнула иглу в вену, затем переместилась на стул меж Людмилиных ног и, не надевая перчаток, без предупреждения с силой засунула пальцы Людмиле во влагалище. От неожиданности и резкой боли Люда вскрикнула, а Елена довольно захрюкала:
- Да ладно, больно что ли? А ебаться не больно? Тебя мизинцем, что ли, трахали? Эт тебе просто с елдой не повезло, терпи теперь.
Довольная собственной шуткой, Елена продолжала похрюкивать, повторяя «ой, не могу! мизинцем!». Людмила почувствовала невыносимо резкую боль в животе, ей захотелось соскочить со своего пыточного ложа, убежать, закрыть глаза, чтобы не видеть этих облупленных стен и пола в жутких разводах, и забиться в угол, подальше от сестёр-садисток, от боли, от страха за себя и за малыша. Забыться… Но Елена с силой придавила сопротивляющуюся Людмилу к креслу и прошипела:
- Лежи, блядь, не дёргайся тут, а то промахнусь и нечаянно череп твоему выблядку раскрою. Ну, тихо лежать, я сказала!
С этими словами она снова полезла Людмиле между ног, больно хватая за нежные лепестки губ и растягивая вход, будто наслаждаясь причиняемой болью, затем резко отдёрнула руку, и Людмила почувствовала, как тёплая жидкость заструилась меж её ног…
Часть 5
От страха Люда зажмурилась и обратилась к Алешеньке: «Малюсь, ты держись там малюсь...». Резкий шлепок по бедру заставил снова открыть глаза противному больничному электрическому свету:
- Че разлеглась то тут! Пиздуй в предродовую, мячики вам там понапривозили, иди вона и прыгай, раз куплено! – нависло над ней рыхлое лицо с маленькими свиными глазками.
Люда посмотрела на низ живота – из него в утку с облупленными эмалированными краями сочилась слизь и кровавая жидкость. Боясь упасть, Люда осторожно приподнялась, и попыталась встать, но случайно потеряла равновесие и ей пришлось схватиться за грязный халат карлицы
- Блядь, да ты успокоишься или нет?! Отцепись от меня, дура ебанутая!
Подведя Люду к выходу из процедурной, коротышка махнула рукой с грязными толстыми пальцами:
- Вона дверь, напротив абортария, иди, только не перепутай, а то выскребут случайно!
Елена, вновь оценив свежую шутку, снова расхрюкалась, а Люда, схватившись за живот и едва переставляя ноги, пошла в указанном направлении. В этот момент, к абортарию широким шагом подошла высокая молодая женщина с жирно подведенными глазами. Зажав смартфон в руке, она начала стучаться в старые застекленные двери, предварительно сплюнув на пол. Стекла противно задребезжали, и на стук выглянула старенькая чистенькая медсестра с мягким румяным лицом.
- Ах, Елизавета Семеновна, спасайте! У меня в пять совещание, успеем?
- Да мы же тут мастера, Инга! Чегой то не успеть? Проходи, проходи, кофе будешь? - защебетала медсестра.
Ужас от чужого аборта придал Люде сил и она, ускорив шаг, быстро скользнула в предродовую. В тусклом помещении стоял затхлый воздух. В дальнем углу стояла кушетка, приглядевшись, она поняла, что на ней лежит женщина, истекающая кровью так, что на полу была уже лужа. «Мамочки!» - подумала Люда, выглянула за дверь и истошно заорала, - «Помогите кто-нибудь!». В коридоре как раз стояла уже знакомая коротышка в грязном халате с беляшом в руке:
- Чего орешь?!
- Здесь девушке плохо!
- Зато раньше ей было хорошо! - снова спетросянила Майсючка - Щас приду, ох и надоели вы мне!
Вытерев жирные пальцы об халат, она ступила в полумрак комнаты.
-ДА БЛЯЯЯЯДЬ! – раздалось на весь этаж. Быстро подскочив к кровати коротышка стала пихать какие-то тряпки между ног лежащей женщины, - Только попробуй мне тут сдохнуть! Нука держи ноги вместе!
Свинорылая пронеслась мимо Люды, все еще стоящей в дверях, едва не сбив ее с ног. Остолбеневшая Люда нашла в себе силы сесть на не слишком чистый фитнес-мяч и стала молиться. Через минуту в комнату набежало много людей, окровавленную женщину выволокли в коридор, переложили на носилки и с матом, гиканьем и улюлюканьем унеслись. Когда крики затихли, Люда почувствовала, что укол начал действовать и молиться уже не могла. От боли она прыгала на мяче как сумасшедшая, когда спустя несколько часов к ней заглянула врач ахнула от Людкиной прыти, однако несмотря на бешеные скачки на кресле оказалось, что раскрытия почти нет. Тогда Люду вновь отвели в предродовую, но велели уже не скакать, а лежать, воткнув в руку катетер, крышечка которого неприятно царапала тонкую кожу, и поставили капельницу….
- Че разлеглась то тут! Пиздуй в предродовую, мячики вам там понапривозили, иди вона и прыгай, раз куплено! – нависло над ней рыхлое лицо с маленькими свиными глазками.
Люда посмотрела на низ живота – из него в утку с облупленными эмалированными краями сочилась слизь и кровавая жидкость. Боясь упасть, Люда осторожно приподнялась, и попыталась встать, но случайно потеряла равновесие и ей пришлось схватиться за грязный халат карлицы
- Блядь, да ты успокоишься или нет?! Отцепись от меня, дура ебанутая!
Подведя Люду к выходу из процедурной, коротышка махнула рукой с грязными толстыми пальцами:
- Вона дверь, напротив абортария, иди, только не перепутай, а то выскребут случайно!
Елена, вновь оценив свежую шутку, снова расхрюкалась, а Люда, схватившись за живот и едва переставляя ноги, пошла в указанном направлении. В этот момент, к абортарию широким шагом подошла высокая молодая женщина с жирно подведенными глазами. Зажав смартфон в руке, она начала стучаться в старые застекленные двери, предварительно сплюнув на пол. Стекла противно задребезжали, и на стук выглянула старенькая чистенькая медсестра с мягким румяным лицом.
- Ах, Елизавета Семеновна, спасайте! У меня в пять совещание, успеем?
- Да мы же тут мастера, Инга! Чегой то не успеть? Проходи, проходи, кофе будешь? - защебетала медсестра.
Ужас от чужого аборта придал Люде сил и она, ускорив шаг, быстро скользнула в предродовую. В тусклом помещении стоял затхлый воздух. В дальнем углу стояла кушетка, приглядевшись, она поняла, что на ней лежит женщина, истекающая кровью так, что на полу была уже лужа. «Мамочки!» - подумала Люда, выглянула за дверь и истошно заорала, - «Помогите кто-нибудь!». В коридоре как раз стояла уже знакомая коротышка в грязном халате с беляшом в руке:
- Чего орешь?!
- Здесь девушке плохо!
- Зато раньше ей было хорошо! - снова спетросянила Майсючка - Щас приду, ох и надоели вы мне!
Вытерев жирные пальцы об халат, она ступила в полумрак комнаты.
-ДА БЛЯЯЯЯДЬ! – раздалось на весь этаж. Быстро подскочив к кровати коротышка стала пихать какие-то тряпки между ног лежащей женщины, - Только попробуй мне тут сдохнуть! Нука держи ноги вместе!
Свинорылая пронеслась мимо Люды, все еще стоящей в дверях, едва не сбив ее с ног. Остолбеневшая Люда нашла в себе силы сесть на не слишком чистый фитнес-мяч и стала молиться. Через минуту в комнату набежало много людей, окровавленную женщину выволокли в коридор, переложили на носилки и с матом, гиканьем и улюлюканьем унеслись. Когда крики затихли, Люда почувствовала, что укол начал действовать и молиться уже не могла. От боли она прыгала на мяче как сумасшедшая, когда спустя несколько часов к ней заглянула врач ахнула от Людкиной прыти, однако несмотря на бешеные скачки на кресле оказалось, что раскрытия почти нет. Тогда Люду вновь отвели в предродовую, но велели уже не скакать, а лежать, воткнув в руку катетер, крышечка которого неприятно царапала тонкую кожу, и поставили капельницу….
Спустя несколько часов невыносимой давящей боли почти обезумевшая, охрипшая от крика Люда поняла, что ее начало слегка подтуживать. Роды были не первые, но ни один из ее детей ранее не причинял материнскому телу такой боли. «Этот малыш явно будет начальником, так маму уже умотал.» - промелькнула глупая мысль. В этот момент к ней заглянула медсестра абортария:
- Ну что, не разродилась еще? Ваша акушерка опять набубенилась, у электрика смена закончилась, а у мужа ейного командировка, любовь у них, сама понимаешь!
- Тужит! - только и смогла выдавить Люда - Зовите врача!
- Щас, разбежалась! Вставай, пошли посмотрю готово уже или нет.
Люда, чувствовала, что плод опустился уже совсем низко, поэтому идти могла с трудом. На кресле оказалось, что раскрытие полное и Елизавета Семеновна разрешила тужиться. Однако ребенок оказался крупный и дело продвигалось очень медленно. Спустя 2 часа сменяющихся команд акушерки – «тужься!», «дыши!» Люда поняла, что силы у нее совсем кончились, а схватки начали затухать. Натруженный родами организм, отсутствие тренировок, а также бедная питательными веществами диета из продуктовых наборов не оставили шансов вытужить плод. Испытав весь запас матерных слов, пощечин, похлопываний и даже поглаживаний на Люде, акушерка ощутила свою беспомощность. «Дай-ка послушаю, жив ли еще?» - сказала она, приложив трубку к животу. Старое ухо при прослушивании сердцебиения ребенка уловило брадикардию при слабых схватках. «Дааа, дело дрянь, наверное, обвитие тугое», - подумала она и напуганная ушла за врачом. - «Сидят дома, до консультации дойти не могут, а нам потом расхлебывай!»
Акушерки не было около 20 минут, когда обессилившая Люда услышала тихий разговор в коридоре:
- Кесарево бы ей, Татьяна Юрьевна! Таз узковат!
- Дура, почему ты мне сейчас об этом говоришь?
- Да я думала это же не первородка, вытужит и по узкой. Да и срок маловатый еще, 30-неделя всего, странно, что не выходит.
- Где я тебе лекарств щас для кесарева найду? Кончились на этой идиотке, которая померла сегодня. Майсючка не выдержала, ушла домой пораньше.
- Так те, что шкафу лежат для платниц, оттуда возьмите! – сказала вслух акушерка, а про себя позавидовала Майсючке, которая веселилась дома с любовником.
- Дура, а платить за них ты мне будешь? Да и поздно уже кесарево делать, раньше надо было – не будем же мы ребенка из родовых путей обратно выдергивать. Так и дебилом недолго сделать. Пошли, щас разберемся.
Войдя в родовую, Татьяна Юрьевна ощутила запах дерьма. - «Тьфу, опять обосралась! Вот и нюхай ваше дерьмо за эти нищие заплаты.» Оказавшись между ног у Людмилы Татьяна поняла, что это не Людкино дерьмо, а воняет из ее лона. Головка ребенка уже торчала из промежности, но с одной стороны начала подтекать тоненькая струйка коричнево-вонючей жижи.
Люда в этот момент уже не видела грязного с отваливающимися кусками штукатурки потолка родовой, а вместо него ей казалось, что над ней чистое предзакатное небо, окрашенное розово-сиреневым, садящимся солнцем.
-Дура, очнись, инфекции у тебя были? – грубо потрясла роженицу за хрупкие плечи грузная врач.
Люда пришла в себя, расстроенная, что над ней сверкает зуб врачихи, а не солнце, но промолчала. На 20-й неделе, к ней приходили дети ее многодетной подруги Наташи. Через неделю оказалось, что один из них болен ветрянкой, но Люда с Наташей только посмеялись, так как знали, это все это выдумки насколько ветрянка опасна для беременных. «Не заболела же до сорока лет, значит и щас не заболею, дура я что ли Юль Моисеевичу говорить о таком контакте, разнервничается же еще, старик» - со смехом тогда подумала Люда. Через пару дней у Люды выскочил пузырек под грудью, но немолодая молочная железа надежно прикрыла его от своей обладательницы.
-Да где вас ебанашек берут, соберись, рожать будем! - вскричала с тревогой Татьяна Юрьевна и навалилась всем своим грузным телом на маленький Людин живот. Акушерка, начала ей помогать, предварительно полоснув Людину промежность острым скальпелем. В этот момент Люде было так страшно за малыша, что она этого даже не почувствовала, однако через несколько секунд Люду ощутила такую обжигающую боль, что все предыдущее показалось ей легким кошмаром.
Раздался жуткий хруст - акушерка и врач ахнули! Ребенка достали, вслед за ним вывалилась плацента, нерасторопная старая акушерка, даже не успела ее подхватить, и она шмякнулась на грязный пол, оборвав пуповину.
- Что там? Что там с Алешей? – испуганно спросила Люда
- Нихуя себе Алеша, - только и выдавила из себя Татьяна Юрьевна. – Забудь, тебе лучше не видеть, сейчас зашьем тебя и лучше нового родишь.
- Дайте мне моего ребенка! - Люда резко дернулась, ударив ногой Татьяну Юрьевну по лицу, держащую ребенка.
От неожиданности, а может и от патологической стервозности, врач выпустила из рук ребенка, которого подхватила с непонятно откуда взявшейся прытью немолодая мать. Однако ребенком это было сложно назвать – почти черное мелкое тело, со сросшимися конечностями, огромная сплюснутая голова, из-за которой так сложно было Люде в родах, пуповина оторвалась у самого живота, однако кровь из него не шла - скорее новорожденный походил на гриб, чем на человека и был мертворожденным.
- Ах, что вы наделали! - закричала ошарашенная роженица и лишилась чувств. Елизавета Семеновна брезгливо взяла ребенка с бездыханного тела Людмилы и швырнула его в эмалированное ведро с почему-то белой плацентой, покрытой красными папулами.
- Мда… Не жилец! – сквозь зубы процедила Татьяна Юрьевна, - Ну хоть на наркозе сэкономим, -мгновенно поменялась она в лице и подмигнула акушерке, - Лиза, подай мне инструменты! Что в этот раз вышивать – советскую звезду или еврейскую?
- Тогда уже пентаграмму! – мрачно пробурчала акушерка, - за 40 лет стажа я такого не видела. Татьяна Юрьевна, ну зачем они так? – и у закаленной советскими роддомами акушерки на глаза навернулись слезы. – Сейчас ведь и узи есть, и лекарства какие хочешь, зачем вот это вот все?
- Ой, ну стареешь ты уже, Лиз. Соберись! Больно умные они стали. В интернете начитаются и все, хер их переубедишь. Вытри сопли, подай мне иглу!...
- Ну что, не разродилась еще? Ваша акушерка опять набубенилась, у электрика смена закончилась, а у мужа ейного командировка, любовь у них, сама понимаешь!
- Тужит! - только и смогла выдавить Люда - Зовите врача!
- Щас, разбежалась! Вставай, пошли посмотрю готово уже или нет.
Люда, чувствовала, что плод опустился уже совсем низко, поэтому идти могла с трудом. На кресле оказалось, что раскрытие полное и Елизавета Семеновна разрешила тужиться. Однако ребенок оказался крупный и дело продвигалось очень медленно. Спустя 2 часа сменяющихся команд акушерки – «тужься!», «дыши!» Люда поняла, что силы у нее совсем кончились, а схватки начали затухать. Натруженный родами организм, отсутствие тренировок, а также бедная питательными веществами диета из продуктовых наборов не оставили шансов вытужить плод. Испытав весь запас матерных слов, пощечин, похлопываний и даже поглаживаний на Люде, акушерка ощутила свою беспомощность. «Дай-ка послушаю, жив ли еще?» - сказала она, приложив трубку к животу. Старое ухо при прослушивании сердцебиения ребенка уловило брадикардию при слабых схватках. «Дааа, дело дрянь, наверное, обвитие тугое», - подумала она и напуганная ушла за врачом. - «Сидят дома, до консультации дойти не могут, а нам потом расхлебывай!»
Акушерки не было около 20 минут, когда обессилившая Люда услышала тихий разговор в коридоре:
- Кесарево бы ей, Татьяна Юрьевна! Таз узковат!
- Дура, почему ты мне сейчас об этом говоришь?
- Да я думала это же не первородка, вытужит и по узкой. Да и срок маловатый еще, 30-неделя всего, странно, что не выходит.
- Где я тебе лекарств щас для кесарева найду? Кончились на этой идиотке, которая померла сегодня. Майсючка не выдержала, ушла домой пораньше.
- Так те, что шкафу лежат для платниц, оттуда возьмите! – сказала вслух акушерка, а про себя позавидовала Майсючке, которая веселилась дома с любовником.
- Дура, а платить за них ты мне будешь? Да и поздно уже кесарево делать, раньше надо было – не будем же мы ребенка из родовых путей обратно выдергивать. Так и дебилом недолго сделать. Пошли, щас разберемся.
Войдя в родовую, Татьяна Юрьевна ощутила запах дерьма. - «Тьфу, опять обосралась! Вот и нюхай ваше дерьмо за эти нищие заплаты.» Оказавшись между ног у Людмилы Татьяна поняла, что это не Людкино дерьмо, а воняет из ее лона. Головка ребенка уже торчала из промежности, но с одной стороны начала подтекать тоненькая струйка коричнево-вонючей жижи.
Люда в этот момент уже не видела грязного с отваливающимися кусками штукатурки потолка родовой, а вместо него ей казалось, что над ней чистое предзакатное небо, окрашенное розово-сиреневым, садящимся солнцем.
-Дура, очнись, инфекции у тебя были? – грубо потрясла роженицу за хрупкие плечи грузная врач.
Люда пришла в себя, расстроенная, что над ней сверкает зуб врачихи, а не солнце, но промолчала. На 20-й неделе, к ней приходили дети ее многодетной подруги Наташи. Через неделю оказалось, что один из них болен ветрянкой, но Люда с Наташей только посмеялись, так как знали, это все это выдумки насколько ветрянка опасна для беременных. «Не заболела же до сорока лет, значит и щас не заболею, дура я что ли Юль Моисеевичу говорить о таком контакте, разнервничается же еще, старик» - со смехом тогда подумала Люда. Через пару дней у Люды выскочил пузырек под грудью, но немолодая молочная железа надежно прикрыла его от своей обладательницы.
-Да где вас ебанашек берут, соберись, рожать будем! - вскричала с тревогой Татьяна Юрьевна и навалилась всем своим грузным телом на маленький Людин живот. Акушерка, начала ей помогать, предварительно полоснув Людину промежность острым скальпелем. В этот момент Люде было так страшно за малыша, что она этого даже не почувствовала, однако через несколько секунд Люду ощутила такую обжигающую боль, что все предыдущее показалось ей легким кошмаром.
Раздался жуткий хруст - акушерка и врач ахнули! Ребенка достали, вслед за ним вывалилась плацента, нерасторопная старая акушерка, даже не успела ее подхватить, и она шмякнулась на грязный пол, оборвав пуповину.
- Что там? Что там с Алешей? – испуганно спросила Люда
- Нихуя себе Алеша, - только и выдавила из себя Татьяна Юрьевна. – Забудь, тебе лучше не видеть, сейчас зашьем тебя и лучше нового родишь.
- Дайте мне моего ребенка! - Люда резко дернулась, ударив ногой Татьяну Юрьевну по лицу, держащую ребенка.
От неожиданности, а может и от патологической стервозности, врач выпустила из рук ребенка, которого подхватила с непонятно откуда взявшейся прытью немолодая мать. Однако ребенком это было сложно назвать – почти черное мелкое тело, со сросшимися конечностями, огромная сплюснутая голова, из-за которой так сложно было Люде в родах, пуповина оторвалась у самого живота, однако кровь из него не шла - скорее новорожденный походил на гриб, чем на человека и был мертворожденным.
- Ах, что вы наделали! - закричала ошарашенная роженица и лишилась чувств. Елизавета Семеновна брезгливо взяла ребенка с бездыханного тела Людмилы и швырнула его в эмалированное ведро с почему-то белой плацентой, покрытой красными папулами.
- Мда… Не жилец! – сквозь зубы процедила Татьяна Юрьевна, - Ну хоть на наркозе сэкономим, -мгновенно поменялась она в лице и подмигнула акушерке, - Лиза, подай мне инструменты! Что в этот раз вышивать – советскую звезду или еврейскую?
- Тогда уже пентаграмму! – мрачно пробурчала акушерка, - за 40 лет стажа я такого не видела. Татьяна Юрьевна, ну зачем они так? – и у закаленной советскими роддомами акушерки на глаза навернулись слезы. – Сейчас ведь и узи есть, и лекарства какие хочешь, зачем вот это вот все?
- Ой, ну стареешь ты уже, Лиз. Соберись! Больно умные они стали. В интернете начитаются и все, хер их переубедишь. Вытри сопли, подай мне иглу!...
После тяжелого дня Татьяна надеялась поспать хотя бы пару часов в ординаторской. Сегодняшний новорожденный практически разорвал последнюю пациентку, и шить ее Татьяне пришлось несколько часов и когда она закончила, уже наступила ночь. Перед тем как пойти спать, она вышла на крышу больницы и закурила, вдыхая прохладный свежий воздух. В этот момент в кармане ее халата противно зажужжал мобильник. Вздохнув, она взяла трубку:
-Да, Ксюш, привет! Что загуляла опять твоя мамка? А мне сказала, что плохо ей, тяжелый день у нас сегодня. Что случилось, подожди? Почему ты плачешь? Тюююю, да конечно сделаем, не переживай. И мамке не скажу, обещаю. Да приходи если хочешь, хоть прям щас, по-быстрому успеем.
Закончив говорить, Татьяны затушила сигарету, однако уходить, впрочем, она не торопилась, вновь достала мобильник и зашла на любимый ресурс. Глаза уже плохо видели в ночи, однако она смогла прочитать просьбу помолиться о вразумлении дочери от Майсючки старшей в соответствующем разделе. Тут она коротко гоготнула, смачно сплюнула на крышу, довольно хмыкнула – «яблонько от яблоньки, ааай, дуры!» и махнула рукой.
В тот момент от дома напротив отделилась фигура, которая оказалась бойкой пухлой девицей, которая слегка косолапя, по-деловому торопливо семенила ко входу в больницу.
«Идет уже, по стопам матери… Мать хорошо хоть одумалась рожать последних» – каждый следующий выглядел хуже предыдущего, а некоторые дети Майсюков откровенно пугали Татьяну. Однако Ксюшу она знала давно, девочка была ладной на фоне остального выводка. Мать таскала ее в клинику на свои УЗИ и осмотры с ранних лет, обещая ей новых братиков и сестричек, и, если сначала Ксюша с восторгом относилась к этой новости, то вскоре при очередной новости ее лицо начало отражать равнодушие, а потом и вовсе смотреть на мать она стала с откровенным презрением.
У Татьяны не было своих детей, поэтому к Ксюше она относилась хорошо, и была очень удивлена, когда Ксюша попросилась на подработку в больнице в последнем выпускном классе. Хотя Татьяна и пыталась втолковать девочке, что надо учиться, Ксюша была непреклонна и умоляла взять ее на работу. На самом деле ее душила обида к матери, которая сурово ограничивала ее в расходах. Ксюше же хотелось краситься и носить красивое белье, так как ей нравился Славик, который работал конюхом на конюшне. Живя в двухкомнатной квартире с матерью и слыша звуки родительских утех, Ксюша силилась понять, что такого испытывает мать, что готова снова и снова с трудом, теряя и без того шаткое здоровье, вынашивать и рожать детей. В результате экзамены были провалены, а Ксюша отправилась на конюшню, прямо в объятия Славику.
-Значит не убереглась, тьфу, дура! – подытожила Татьяна, поежившись и заторопилась к выходу с крыши – на свежем воздухе стало уже зябко, да и девочку надо было встретить.
Татьяна едва успела дойти до кабинета, как к ней постучалась Ксюша.
-Здрасьте ТатьянЮрьна!
-Здравствуй Ксюша, рассказывай, что случилось.
-Да вот, задержка у меня, пару месяцев, вы только маме не говорите!
-Ну давай посмотрим твою задержку! Проходи, ложись, я только руки помою.
Пока Татьяна мыла руки, Ксюша неловко вскарабкалась на кресло и развалилась, разведя слишком рыхлые для такого возраста ляжки и задрав майку. Девочка всегда была кругловатой, однако Татьяну Юрьевну насторожил слишком уж откровенно торчащий живот.
-Сюда, ко мне, поближе ложись!.. Ксюша… Девочка, зачем ты врешь? Какие пару месяцев?! Явно больше трех. Да чтож вы делаете?! Да как я тебе помогу, уже и Лиза ушла, почему так срочно?
-Мать сказала из дома выгонит, если сделаю аборт, я раньше хотела, а она меня из дому не выпускала. Сегодня только отец в командировку уехал, а она с электриком пошла. ТатьянЮрьн, я не хочу рожать, сделайте мне аборт, а? А матери я скажу, что выкидыш случился, она пьяная спит, не заметит.
Татьяна Юрьевна вздохнула. Последние годы Майсючка старшая откровенно поехала крышей, и подставлять Ксюшу ей не хотелось. Да и какая жизнь ее и ее младенца будет ждать в двухкомнатной квартире Майсюков, в которой уже было больше 10 детей, и очередь в тесную убогую уборную надо было занимать с ночи.
-Ладно, слезай, пойдем в абортарий только тихо, если заметят, то по головке меня не погладят за такой срок.
-Хорошо, я только в туалет схожу. Курицей-гриль меня сегодня Славик угощал, я, кажется, переела…
«Переела она… Да в семействе Майсюков явно нездоровые отношения между всем – супругами, детьми, детьми и супругами, деньгами и супругами, едой и детьми…Ой, что это я, - Татьяна вдруг ощутила навалившуюся усталость тяжелого дня.
- Иди детонька, жду тебя, дорогу ты знаешь.
В больнице было тихо – абортницы встряхнулись и пошли, словно сходив на косметическую процедуру, одна роженица сегодня умерла вместе с ребенком, специально не звала врачей, боялась, что те вмешаются в родовой процесс. Добоялась, теперь не боится. Другая, как ее? Вроде Людмила, фамилия на К вроде, спала после того кошмара, что она родила. Елизавета Семеновна отпросилась домой, пообещав, что прибежит, если кого привезут по скорой. Тяжелые шаги Татьяны гулко звучали по пустому коридору. Уже на подходе к дверям абортария, Татьяна выматерилась, вспомнив, что инструменты остались в родовой. Тихонько приотворив дверь в родовую, она поморщилась – в комнате стоял тяжелый и густой запах крови, гноя и чего того тухлого. Врач торопливо направилась к шкафу с инструментами, как вдруг внезапно запнулась, раздался металлический звон, ноги разъехались по чему-то мокрому и скользкому, и Татьяна на скорости влетела в шкаф, который качнулся, замер, чуть накренился и рухнул прямо на нее, мгновенно сломав ей шейный позвонок.
В комнате раздался тихий писк, похожий на смех…
Алешенька…
-Да, Ксюш, привет! Что загуляла опять твоя мамка? А мне сказала, что плохо ей, тяжелый день у нас сегодня. Что случилось, подожди? Почему ты плачешь? Тюююю, да конечно сделаем, не переживай. И мамке не скажу, обещаю. Да приходи если хочешь, хоть прям щас, по-быстрому успеем.
Закончив говорить, Татьяны затушила сигарету, однако уходить, впрочем, она не торопилась, вновь достала мобильник и зашла на любимый ресурс. Глаза уже плохо видели в ночи, однако она смогла прочитать просьбу помолиться о вразумлении дочери от Майсючки старшей в соответствующем разделе. Тут она коротко гоготнула, смачно сплюнула на крышу, довольно хмыкнула – «яблонько от яблоньки, ааай, дуры!» и махнула рукой.
В тот момент от дома напротив отделилась фигура, которая оказалась бойкой пухлой девицей, которая слегка косолапя, по-деловому торопливо семенила ко входу в больницу.
«Идет уже, по стопам матери… Мать хорошо хоть одумалась рожать последних» – каждый следующий выглядел хуже предыдущего, а некоторые дети Майсюков откровенно пугали Татьяну. Однако Ксюшу она знала давно, девочка была ладной на фоне остального выводка. Мать таскала ее в клинику на свои УЗИ и осмотры с ранних лет, обещая ей новых братиков и сестричек, и, если сначала Ксюша с восторгом относилась к этой новости, то вскоре при очередной новости ее лицо начало отражать равнодушие, а потом и вовсе смотреть на мать она стала с откровенным презрением.
У Татьяны не было своих детей, поэтому к Ксюше она относилась хорошо, и была очень удивлена, когда Ксюша попросилась на подработку в больнице в последнем выпускном классе. Хотя Татьяна и пыталась втолковать девочке, что надо учиться, Ксюша была непреклонна и умоляла взять ее на работу. На самом деле ее душила обида к матери, которая сурово ограничивала ее в расходах. Ксюше же хотелось краситься и носить красивое белье, так как ей нравился Славик, который работал конюхом на конюшне. Живя в двухкомнатной квартире с матерью и слыша звуки родительских утех, Ксюша силилась понять, что такого испытывает мать, что готова снова и снова с трудом, теряя и без того шаткое здоровье, вынашивать и рожать детей. В результате экзамены были провалены, а Ксюша отправилась на конюшню, прямо в объятия Славику.
-Значит не убереглась, тьфу, дура! – подытожила Татьяна, поежившись и заторопилась к выходу с крыши – на свежем воздухе стало уже зябко, да и девочку надо было встретить.
Татьяна едва успела дойти до кабинета, как к ней постучалась Ксюша.
-Здрасьте ТатьянЮрьна!
-Здравствуй Ксюша, рассказывай, что случилось.
-Да вот, задержка у меня, пару месяцев, вы только маме не говорите!
-Ну давай посмотрим твою задержку! Проходи, ложись, я только руки помою.
Пока Татьяна мыла руки, Ксюша неловко вскарабкалась на кресло и развалилась, разведя слишком рыхлые для такого возраста ляжки и задрав майку. Девочка всегда была кругловатой, однако Татьяну Юрьевну насторожил слишком уж откровенно торчащий живот.
-Сюда, ко мне, поближе ложись!.. Ксюша… Девочка, зачем ты врешь? Какие пару месяцев?! Явно больше трех. Да чтож вы делаете?! Да как я тебе помогу, уже и Лиза ушла, почему так срочно?
-Мать сказала из дома выгонит, если сделаю аборт, я раньше хотела, а она меня из дому не выпускала. Сегодня только отец в командировку уехал, а она с электриком пошла. ТатьянЮрьн, я не хочу рожать, сделайте мне аборт, а? А матери я скажу, что выкидыш случился, она пьяная спит, не заметит.
Татьяна Юрьевна вздохнула. Последние годы Майсючка старшая откровенно поехала крышей, и подставлять Ксюшу ей не хотелось. Да и какая жизнь ее и ее младенца будет ждать в двухкомнатной квартире Майсюков, в которой уже было больше 10 детей, и очередь в тесную убогую уборную надо было занимать с ночи.
-Ладно, слезай, пойдем в абортарий только тихо, если заметят, то по головке меня не погладят за такой срок.
-Хорошо, я только в туалет схожу. Курицей-гриль меня сегодня Славик угощал, я, кажется, переела…
«Переела она… Да в семействе Майсюков явно нездоровые отношения между всем – супругами, детьми, детьми и супругами, деньгами и супругами, едой и детьми…Ой, что это я, - Татьяна вдруг ощутила навалившуюся усталость тяжелого дня.
- Иди детонька, жду тебя, дорогу ты знаешь.
В больнице было тихо – абортницы встряхнулись и пошли, словно сходив на косметическую процедуру, одна роженица сегодня умерла вместе с ребенком, специально не звала врачей, боялась, что те вмешаются в родовой процесс. Добоялась, теперь не боится. Другая, как ее? Вроде Людмила, фамилия на К вроде, спала после того кошмара, что она родила. Елизавета Семеновна отпросилась домой, пообещав, что прибежит, если кого привезут по скорой. Тяжелые шаги Татьяны гулко звучали по пустому коридору. Уже на подходе к дверям абортария, Татьяна выматерилась, вспомнив, что инструменты остались в родовой. Тихонько приотворив дверь в родовую, она поморщилась – в комнате стоял тяжелый и густой запах крови, гноя и чего того тухлого. Врач торопливо направилась к шкафу с инструментами, как вдруг внезапно запнулась, раздался металлический звон, ноги разъехались по чему-то мокрому и скользкому, и Татьяна на скорости влетела в шкаф, который качнулся, замер, чуть накренился и рухнул прямо на нее, мгновенно сломав ей шейный позвонок.
В комнате раздался тихий писк, похожий на смех…
Алешенька…
Конец первой главы
Последнее редактирование:
-)
Вот же выдумщица ты. Угараю, 
Я тоже сочинила только что, несудите строго.
