Творчество Насикомых
- Автор темы МанькаОблегацыя
- Дата начала
- Регистрация
- 29 Сен 2018
- Сообщения
- 584
- Симпатии
- 4.725
- Возраст
- 35
Серёга, я ждал тебя.
Руки. Я чувствую трепет твоих рук, тонкие пальцы ласкают мою плоть. Губы обхватывают меня, впиваются, вбирая в себя нежность, трепет и желание обладать тобой.
-Я так ждал...Чуешь, я ждал тебя.
Твоя улыбка. Буря не дающая покоя моему воображению и вызывающая ураган чувств внизу живота. Как мне найти нужные слова для тебя? Как объяснить всю полноту чувств, которые я испытываю , смотря в твои глаза цвета агата.
-Поцелуй меня? - беззвучно произносили губы,- касайся меня, обладай мной, вызывая трепет каждой клеточки моей кожи.
Ночь. Эта одинокая ночь. Я ничего больше не хочу, я хочу любви. Здесь и сейчас, с кем бы ты ни был, где бы ты ни был, ты со мной. Трогай, ласкай, возбуждай, сжимай, проникай в меня. О, даааа. Ты моё желание, ты моя страсть, ты моя боль, мой ожог, мой трепет.
Рука привычным движением двигалась в такт воображения. Дыхание участилось и сердце ускорило ритм.
Как мне знаком этот ураган чувств охвативший мою душу и плоть. Как мне хочется быть с ним, только с ним. Вдыхать аромат его парфюма, смотреть на обворожительную улыбку, гладить щетину, видеть лукавые глаза и ощущать приятный и уверенный мужской тембр. Господи, почему, почему я такой? Почему мне не может быть просто хорошо, без оглядки на обстоятельства? Я забыл слово счастье. Нет, я давно понял, что его для меня не существует, как не существует любви. Это бездна чувств, но не любовь.
По телу волнами прокатывала нега.
-Я ждал тебя. Я смущался как 15 летний мальчик в предвкушении первых отношений, готовился, надеялся, желал. Я ждал тебя.
Томас потянулся и с недоумением посмотрел на двигающийся холмик пледа. Зевнул и с безразличным видом продолжил спать дальше. Он давно привык к непонятным действиям хозяина в полутьме на диване в одиночестве или с кем-то и всегда преследовал одну цель, чтобы его не трогали.
Золотой блондин лежал с закрытыми глазами, учащённо дыша, поднимая и опуская бугорок пледа. В один момент его тело застыло, вздрогнуло, изогнулось и со стоном расслабилось. Томас открыл один глаз, навострил уши, проверил касается ли сей звук его и убедившись успокоился .
Тело расслабилось в надежде уснуть, но мысли спать не собирались. Они лезли, просачивались и цеплялись своими цепкими лапками за все закоулки разума.
Обычно блондин привык спускать пар в душе. Он садился, облокотившись о стену в правом углу, направлял на себя теплые струи воды и окунался в будоражащие плоть воображения. Это расслабляло, снимало стресс, помогало заснуть и приносило временное облегчение. Но не сегодня. Сегодня всё пошло не так.
Что бы он ни делал: убирал, смотрел в окно, ел, слушал мать, пил чай, покупал продукты, говорил с Колямбой - он думал о нём. Он опять "заболел". Он не хотел, не любил "болеть". Эта боль каждый раз приносила ему страдания и муки. Он выучил её вкус - режущего в животе сладостного трепета, бессонных ночей и скованности в солнечном сплетении.
- Серёга, что хотел спросить? У меня свет телепаеца на трансляции...
...
- Ты придёшь? Я приготовлю что-нибудь или попьём чаю. Сробим видео. Обсудим как и что. Ненадолго. Заедешь?
Он ждал....
Ждал только ЕГО.
Нет, он не сознавался в этом даже себе. Это всё для видео, для контента. Конечно не возможно. Серёга - семейный мужик. Всё как у всех: жена, дети, тёща. Эту несправедливость, это издевательство, колющее, нудное и мерзкое "как у всех", ему всегда приходилось учитывать.
Как это непрактично, больно и страшно, чувствовать новою страсть. Знать к чему это приведёт, понимать всю иррациональность ситуации, вспоминать предательство, свои предыдущие и настоящие отношения, выстраивать их, корить себя, ощущать ответственность за свои поступки, слова, намерения, секс, обещания... и тем не менее вновь и вновь позволять себе испытывать эту "боль". Он давно понял, ещё с детства, что с этим бороться не возможно, нужно отпустить и жить. Жить как говорит тебе твой разум, пряча, запихивая истинную любовь, желание, особенность и одиночество в самые потаённые закоулки гардеробной своего сознания, плотно прикрыв дверь, чтобы никто не смог их увидеть. Говорить: "У меня всё хорошо...", смеяться, нести нелепицу, прикидываться и кривляться, постоянно убеждать себя и окружающих в том, что сделал правильный выбор, поступил по совести, принял верное решение, счастлив, любим и доволен жизнью, оказался прав и честен. Опыт прожитых лет, ощущения любви и потерь, все чувства и ошибки будут его гордостью, его богатством, его стыдом, грехом и навсегда останутся с ним и с теми кого он любил, ценил и доверял.
- Серёга, я не буду ждать тебя. Я не дам отобрать у себя то, что за эти годы стало мне родным и близким. Пусть это пустые иллюзии и очередная ошибка, но мой выбор останется со мной навсегда.
Рассвет приносит новый день.
Серёга сегодня обещал съездить за зеркалом.
- Смотрите, ребята, опять зима...
- ...Пусть голову сам за это отдам.
Гадать о цене - не по мне, любимЫЙ МОЙ.
- Офигенное зеркало!...
- У меня будет чистота и порядок.
Руки. Я чувствую трепет твоих рук, тонкие пальцы ласкают мою плоть. Губы обхватывают меня, впиваются, вбирая в себя нежность, трепет и желание обладать тобой.
-Я так ждал...Чуешь, я ждал тебя.
Твоя улыбка. Буря не дающая покоя моему воображению и вызывающая ураган чувств внизу живота. Как мне найти нужные слова для тебя? Как объяснить всю полноту чувств, которые я испытываю , смотря в твои глаза цвета агата.
-Поцелуй меня? - беззвучно произносили губы,- касайся меня, обладай мной, вызывая трепет каждой клеточки моей кожи.
Ночь. Эта одинокая ночь. Я ничего больше не хочу, я хочу любви. Здесь и сейчас, с кем бы ты ни был, где бы ты ни был, ты со мной. Трогай, ласкай, возбуждай, сжимай, проникай в меня. О, даааа. Ты моё желание, ты моя страсть, ты моя боль, мой ожог, мой трепет.
Рука привычным движением двигалась в такт воображения. Дыхание участилось и сердце ускорило ритм.
Как мне знаком этот ураган чувств охвативший мою душу и плоть. Как мне хочется быть с ним, только с ним. Вдыхать аромат его парфюма, смотреть на обворожительную улыбку, гладить щетину, видеть лукавые глаза и ощущать приятный и уверенный мужской тембр. Господи, почему, почему я такой? Почему мне не может быть просто хорошо, без оглядки на обстоятельства? Я забыл слово счастье. Нет, я давно понял, что его для меня не существует, как не существует любви. Это бездна чувств, но не любовь.
По телу волнами прокатывала нега.
-Я ждал тебя. Я смущался как 15 летний мальчик в предвкушении первых отношений, готовился, надеялся, желал. Я ждал тебя.
Томас потянулся и с недоумением посмотрел на двигающийся холмик пледа. Зевнул и с безразличным видом продолжил спать дальше. Он давно привык к непонятным действиям хозяина в полутьме на диване в одиночестве или с кем-то и всегда преследовал одну цель, чтобы его не трогали.
Золотой блондин лежал с закрытыми глазами, учащённо дыша, поднимая и опуская бугорок пледа. В один момент его тело застыло, вздрогнуло, изогнулось и со стоном расслабилось. Томас открыл один глаз, навострил уши, проверил касается ли сей звук его и убедившись успокоился .
Тело расслабилось в надежде уснуть, но мысли спать не собирались. Они лезли, просачивались и цеплялись своими цепкими лапками за все закоулки разума.
Обычно блондин привык спускать пар в душе. Он садился, облокотившись о стену в правом углу, направлял на себя теплые струи воды и окунался в будоражащие плоть воображения. Это расслабляло, снимало стресс, помогало заснуть и приносило временное облегчение. Но не сегодня. Сегодня всё пошло не так.
Что бы он ни делал: убирал, смотрел в окно, ел, слушал мать, пил чай, покупал продукты, говорил с Колямбой - он думал о нём. Он опять "заболел". Он не хотел, не любил "болеть". Эта боль каждый раз приносила ему страдания и муки. Он выучил её вкус - режущего в животе сладостного трепета, бессонных ночей и скованности в солнечном сплетении.
- Серёга, что хотел спросить? У меня свет телепаеца на трансляции...
...
- Ты придёшь? Я приготовлю что-нибудь или попьём чаю. Сробим видео. Обсудим как и что. Ненадолго. Заедешь?
Он ждал....
Ждал только ЕГО.
Нет, он не сознавался в этом даже себе. Это всё для видео, для контента. Конечно не возможно. Серёга - семейный мужик. Всё как у всех: жена, дети, тёща. Эту несправедливость, это издевательство, колющее, нудное и мерзкое "как у всех", ему всегда приходилось учитывать.
Как это непрактично, больно и страшно, чувствовать новою страсть. Знать к чему это приведёт, понимать всю иррациональность ситуации, вспоминать предательство, свои предыдущие и настоящие отношения, выстраивать их, корить себя, ощущать ответственность за свои поступки, слова, намерения, секс, обещания... и тем не менее вновь и вновь позволять себе испытывать эту "боль". Он давно понял, ещё с детства, что с этим бороться не возможно, нужно отпустить и жить. Жить как говорит тебе твой разум, пряча, запихивая истинную любовь, желание, особенность и одиночество в самые потаённые закоулки гардеробной своего сознания, плотно прикрыв дверь, чтобы никто не смог их увидеть. Говорить: "У меня всё хорошо...", смеяться, нести нелепицу, прикидываться и кривляться, постоянно убеждать себя и окружающих в том, что сделал правильный выбор, поступил по совести, принял верное решение, счастлив, любим и доволен жизнью, оказался прав и честен. Опыт прожитых лет, ощущения любви и потерь, все чувства и ошибки будут его гордостью, его богатством, его стыдом, грехом и навсегда останутся с ним и с теми кого он любил, ценил и доверял.
- Серёга, я не буду ждать тебя. Я не дам отобрать у себя то, что за эти годы стало мне родным и близким. Пусть это пустые иллюзии и очередная ошибка, но мой выбор останется со мной навсегда.
Рассвет приносит новый день.
Серёга сегодня обещал съездить за зеркалом.
- Смотрите, ребята, опять зима...
- ...Пусть голову сам за это отдам.
Гадать о цене - не по мне, любимЫЙ МОЙ.
- Офигенное зеркало!...
- У меня будет чистота и порядок.
Вложения
Последнее редактирование:
Класс! Шедевр!!!
Дублирую из основной ветки 
Томас резко дернулся и судорожно сглотнул: его снова мучил кошмар.
В нем побитая временем и падкая на все блестящее старуха наступала на кота, не оставляя ни малейшего шанса незаметно ускользнуть или увернуться. Она непрерывно извергала поток отборной брани и волочила изуродованную артритом ногу.
«Шо-шо? Це мені? МЕНІ????», - орал ее небрежно накрашенный, алчно распахнутый рот и навязчиво блестел «золотым» содержимым в свете ярко горящего торшера. По стене, цвета лица запойного алкоголика, хаотично метались блики от советского хрусталя, с которым старая карга ни в какую не желала расстаться. Она надвигалась с неумолимостью революционного бронепоезда - то опираясь иссушенными руками на клюку, то размахивая палкой, как нелепой пращей. Дешевые статуэтки, дурно написанные картины, нечитаные книги и церковные образа бесконечным потоком валились и падали с книжных полок. Они рассыпались, ломались и разлетались на мелкие куски, закручиваясь в безумное торнадо мусора и праха.
Рядом со старухой семенил и натужно пел Хозяин: он нелепо взмахивал потными ладошками, истерично смеялся и все время хватался за причинное место, как будто боялся, что «кувэлдык» как-то внезапно улетучится в неизвестном ему направлении.
«Осе-се!!!, - кричал он, брызгая слюной и грозя толстым коротким пальцем, - неблагодарна, грязна полукровка! Выхерывся, скотина? Всі нервы мені вимотав, рыжа падлюка!».
Время от времени Хозяин исподтишка смотрел на мать, и гримаса ненависти искажала его небритое лицо, с запавшими от усталости и недосыпа глазами. Тогда он моментально пускался в хаотичный, пароксизмальный и сумасшедший танец, движения которого напоминали приступ больного падучей или пляску святого Витта.
«Донаты, де мої донаты?!!!», - трясясь, как в ознобе, с тоской вопрошал Хозяин и мял полосатое трико.
«Хер тобі в сраку, шоб штаны не падали!!!», отвечала ему мать, фальшиво улыбаясь и хитро щуря правый глаз. Левый тускло и безжизненно смотрел в сторону гардеробной. Руки же старухи пребывали в постоянном движении и настойчиво теребили подол засаленного халата. От этого «фламенко» у Томаса болела голова и хотелось с остервенением изорвать старую ветошь когтями «на лапшу».
…Внезапно на балконе показалось размытое двухметровое пятно и фальцетом затянуло знакомую мелодию. «Лашате ми кантаре-е-е…соно итальяно-о-о, итальяно ферро-о-о», - гнусаво и натужно голосило «пятно», бережно прижимая к себе черную сумку. «Мать моя кошка, и этот здесь», - устало подумал Кот в сонном забытьи.
Хозяина передернуло: едва заметная смесь похоти и раздражения исказила его черты, а на губах выступила пена. «Вылижи меня, мой поросеночек!», - громко завизжал он и со скоростью кобры метнулся на балкон, стуча ногтями по ламинату. «Пятно» смолкло и в недоумении попятилось. Но тут Хозяин споткнулся об возникший из ниоткуда ковер и с остервенением стал пинать его крепко сбитыми ногами. Вдруг из рулона посыпались пачки денег, дешевая бижутерия и потекло золото.
«Це мое, МОЕ!!!», - утробным голосом взвыла старуха, отбросила клюку и с неожиданной прытью нырнула в золотой поток.
«Нет, МОЕ», - возразил ей Хозяин, оттопырил зад и стремительно погрузился в море ассигнаций.
«Не ваше, а наше», - моргнув глазками-буравчиками, заключило «Пятно» и, радостно попискивая, присоединилось к остальным.
Неожиданно для всех поток усилился, приобрел турбулентный характер и с бульканьем и причмокиванием понес всю компанию в направлении санузла…
Настала полночь.
Томас вздохнул и окончательно проснулся. Хотелось пить и бежать с Планетной. «Опять вода несвежая», - подумал он, сделал пару глотков и побрел обратно, по дороге услышав, как в дверном замке громко поворачивается ключ…
В нем побитая временем и падкая на все блестящее старуха наступала на кота, не оставляя ни малейшего шанса незаметно ускользнуть или увернуться. Она непрерывно извергала поток отборной брани и волочила изуродованную артритом ногу.
«Шо-шо? Це мені? МЕНІ????», - орал ее небрежно накрашенный, алчно распахнутый рот и навязчиво блестел «золотым» содержимым в свете ярко горящего торшера. По стене, цвета лица запойного алкоголика, хаотично метались блики от советского хрусталя, с которым старая карга ни в какую не желала расстаться. Она надвигалась с неумолимостью революционного бронепоезда - то опираясь иссушенными руками на клюку, то размахивая палкой, как нелепой пращей. Дешевые статуэтки, дурно написанные картины, нечитаные книги и церковные образа бесконечным потоком валились и падали с книжных полок. Они рассыпались, ломались и разлетались на мелкие куски, закручиваясь в безумное торнадо мусора и праха.
Рядом со старухой семенил и натужно пел Хозяин: он нелепо взмахивал потными ладошками, истерично смеялся и все время хватался за причинное место, как будто боялся, что «кувэлдык» как-то внезапно улетучится в неизвестном ему направлении.
«Осе-се!!!, - кричал он, брызгая слюной и грозя толстым коротким пальцем, - неблагодарна, грязна полукровка! Выхерывся, скотина? Всі нервы мені вимотав, рыжа падлюка!».
Время от времени Хозяин исподтишка смотрел на мать, и гримаса ненависти искажала его небритое лицо, с запавшими от усталости и недосыпа глазами. Тогда он моментально пускался в хаотичный, пароксизмальный и сумасшедший танец, движения которого напоминали приступ больного падучей или пляску святого Витта.
«Донаты, де мої донаты?!!!», - трясясь, как в ознобе, с тоской вопрошал Хозяин и мял полосатое трико.
«Хер тобі в сраку, шоб штаны не падали!!!», отвечала ему мать, фальшиво улыбаясь и хитро щуря правый глаз. Левый тускло и безжизненно смотрел в сторону гардеробной. Руки же старухи пребывали в постоянном движении и настойчиво теребили подол засаленного халата. От этого «фламенко» у Томаса болела голова и хотелось с остервенением изорвать старую ветошь когтями «на лапшу».
…Внезапно на балконе показалось размытое двухметровое пятно и фальцетом затянуло знакомую мелодию. «Лашате ми кантаре-е-е…соно итальяно-о-о, итальяно ферро-о-о», - гнусаво и натужно голосило «пятно», бережно прижимая к себе черную сумку. «Мать моя кошка, и этот здесь», - устало подумал Кот в сонном забытьи.
Хозяина передернуло: едва заметная смесь похоти и раздражения исказила его черты, а на губах выступила пена. «Вылижи меня, мой поросеночек!», - громко завизжал он и со скоростью кобры метнулся на балкон, стуча ногтями по ламинату. «Пятно» смолкло и в недоумении попятилось. Но тут Хозяин споткнулся об возникший из ниоткуда ковер и с остервенением стал пинать его крепко сбитыми ногами. Вдруг из рулона посыпались пачки денег, дешевая бижутерия и потекло золото.
«Це мое, МОЕ!!!», - утробным голосом взвыла старуха, отбросила клюку и с неожиданной прытью нырнула в золотой поток.
«Нет, МОЕ», - возразил ей Хозяин, оттопырил зад и стремительно погрузился в море ассигнаций.
«Не ваше, а наше», - моргнув глазками-буравчиками, заключило «Пятно» и, радостно попискивая, присоединилось к остальным.
Неожиданно для всех поток усилился, приобрел турбулентный характер и с бульканьем и причмокиванием понес всю компанию в направлении санузла…
Настала полночь.
Томас вздохнул и окончательно проснулся. Хотелось пить и бежать с Планетной. «Опять вода несвежая», - подумал он, сделал пару глотков и побрел обратно, по дороге услышав, как в дверном замке громко поворачивается ключ…
- Регистрация
- 27 Дек 2017
- Сообщения
- 10.109
- Симпатии
- 95.135
Рай и ад Савелия Ада.
Глава Двенадцатая.
Действующие лица:
Самвелка, 15 лет.
Мамка
Серега.
Самвелка замерз. Он лежал на тонком матрасе на полу соседской веранды, где они с матерью сегодня ночевали, сбежав от пьяного буйства Сереги.
Тощий маленький Самвелка вчера схлопотал кулаком в челюсть от Сереги, когда пытался защищать мамку. Мамка и сама была не трезвая, они с Серегой сильно ругались, когда сын пришел домой. Пришел он поздно. Он с пацанами долго сидел на бревнах за свинарником, у костра. Подростки передавали друг другу косяк, медленно затягивались, в голове кружился сладкий туман, сознание прояснялось до звенящей кристальности, хотелось пить и отчего то все казалось легким и смешным.
Парнишка бежал домой голодный, как стая собак. Сейчас он бы съел все, что угодно, даже кислый мамкин борщ.
Но дома его ждал скандал и драка. Мать материлась и кричала на Серегу, крепко выпивший Серега ревел как бык и размахивал руками. Он нетвердо стоял на ногах, а остекленелые его зенки на красной от гнева роже никак не могли сфокусироваться, и из за этого он не мог попасть в цель. Целью его было мамкино лицо, уже украшенное распухшим кровоточащим носом и разбитой губой.
Мамка, увидев сына, шмыгнула за его спину и толкнув пацана навстречу Серегиным кулакам, визжала и прикрывалась сыном как щитом.
Самвелка был не в настроении драться, косяк сделал свое дело и настроение у парнишки было мирное и расслабленное. Просто страшно хотелось жрать! И уже тугой волной приближался сон. Нет нет, спать еще не хотелось, но руки и ноги наливались блаженной тяжестью и становились ватными. Серегин рев и мамкин нетрезвый визг доносились до слуха, словно через толстое одеяло.
Удар в челюсть, предназначавшийся мамке, но доставшийся Самвелке, не отозвался болью. Сейчас парнишка был хорошо обезболен и настроен пофигистично.
На столе лежал неровными кусками нарезанный хлеб, селедка на газетке, остывшая отварная картошка и немного зеленого лука. Валялись шкурки от колбасы, но самой колбасы не наблюдалось. На тарелке таял, искрясь кристаллами соли, кусок сала.
Потерев онемевшую скулу, Самвелка кинулся к столу, и начал запихивать в рот и глотать почти не жуя и хлеб, и картошку, и сало. Он только краем сознания улавливал, что скандал продолжается. Мамка кричала, требуя у сына защиты от кулаков сожителя, Серега грязно матерился, шел на мать, выпучив глаза, с пьяно вывернутой его нижней губы свисала длинная капля вязкой слюны.
Потом они бежали через огород, стучали в окна к соседям, и успели скрыться за дверью веранды и закрыться на щеколду, пока Серега на заплетающихся ногах, вопя, матерясь, падая и поднимаясь и вновь падая, пытался гнаться за ними.
Путь его, однако, прервался на середине и он отрубился, упав мордой в кучу черной картофельной ботвы.
Что происходило потом, Самвелка плохо помнил или хорошо старался забыть.
Одурманенный наркотиком мозг подкидывал картинки одна омерзительней другой. Ему было одновременно и приятно и страшно и стыдно. Стыдно и страшно до потери памяти.
Мамка сначала тряслась, плакала и материлась. Потом начала успокаиваться. И хмель от выпитого, но ранее не действовавший во всю силу из за стресса, вдруг накатил на нее, и она расслабилась, стала даже веселая и что то говорила, говорила, говорила, как заведенная. Та самая волна тяжелого забытья наконец завалила Самвелку, ноги и руки стали окончательно ватными и уже не слушались его. Ни осенний ночной холодок, сквозивший через хлипкие окна веранды и неплотные доски стен, ни мамка, хрипящая и и дышащая перегаром, делавшая с сыном что то странное и неправильное, не могли вернуть пацана из этого тупого оцепенения, отходняка от паршивенькой конопли.
Сознание то возвращалось, проясняясь на секунду, то снова проваливалось в ватный мутный морок. Он только в ужасе, когда накатывала секунда осознания происходящего, вскрикивал фальцетом, тоненько - "мамка, мамка, не надо, не надо, мамка". Мамка закрывала его рот потной ладонью с длинным узловатыми пальцами, пальцами левой руки больно, как птица когтями, вцепляясь в его правое плечо, и продолжала двигаться, сохраняя ритм и амплитуду.
Самвелка проснулся. Он замерз, несмотря на то, что был заботливо укрыт подоткнутым со всех сторон старым ватным одеялом. Мамки рядом небыло.
Пошла наверное Серегу похмелять.
Приснится же всякая дрянь, заливаясь краской стыда, подумал пацан, и потер ноющую скулу. Серегин удар, оказывается, вовсе небыл сном. Боль отдавала в глаз и в ухо. Страшно хотелось пить, рот пересох и губы потрескались от жажды.
На лавке под окном он увидел трехлитровую банку с компотом. В темном сиропе лежали синие сливы, их кожица покрыта сеточкой из мелких трещин.
Он поднялся, шагнул к лавке, сорвал с банки полиэтиленовую крышку и жадно припал к кисло-сладкому нектару, с каждым глотком возвращавшему в него силы и кровь.
Когда банка опустела на треть, он вдруг застыл, и мороз пробежал по его коже. В ушах застучало, к голове прилил жар и начал давить голову тяжелым обручем испуга и стыда. Банка выскользнула из затрясшихся рук, осколки стекла, брызги сиропа, большие синие плоды медленно, словно в замедленном кино, разлетались по полу и ударялись о стены.
Он стоял посреди чужой веранды, маленький, тощий, всклокоченный словно воробей. И голый.
Глава Двенадцатая.
Действующие лица:
Самвелка, 15 лет.
Мамка
Серега.
Самвелка замерз. Он лежал на тонком матрасе на полу соседской веранды, где они с матерью сегодня ночевали, сбежав от пьяного буйства Сереги.
Тощий маленький Самвелка вчера схлопотал кулаком в челюсть от Сереги, когда пытался защищать мамку. Мамка и сама была не трезвая, они с Серегой сильно ругались, когда сын пришел домой. Пришел он поздно. Он с пацанами долго сидел на бревнах за свинарником, у костра. Подростки передавали друг другу косяк, медленно затягивались, в голове кружился сладкий туман, сознание прояснялось до звенящей кристальности, хотелось пить и отчего то все казалось легким и смешным.
Парнишка бежал домой голодный, как стая собак. Сейчас он бы съел все, что угодно, даже кислый мамкин борщ.
Но дома его ждал скандал и драка. Мать материлась и кричала на Серегу, крепко выпивший Серега ревел как бык и размахивал руками. Он нетвердо стоял на ногах, а остекленелые его зенки на красной от гнева роже никак не могли сфокусироваться, и из за этого он не мог попасть в цель. Целью его было мамкино лицо, уже украшенное распухшим кровоточащим носом и разбитой губой.
Мамка, увидев сына, шмыгнула за его спину и толкнув пацана навстречу Серегиным кулакам, визжала и прикрывалась сыном как щитом.
Самвелка был не в настроении драться, косяк сделал свое дело и настроение у парнишки было мирное и расслабленное. Просто страшно хотелось жрать! И уже тугой волной приближался сон. Нет нет, спать еще не хотелось, но руки и ноги наливались блаженной тяжестью и становились ватными. Серегин рев и мамкин нетрезвый визг доносились до слуха, словно через толстое одеяло.
Удар в челюсть, предназначавшийся мамке, но доставшийся Самвелке, не отозвался болью. Сейчас парнишка был хорошо обезболен и настроен пофигистично.
На столе лежал неровными кусками нарезанный хлеб, селедка на газетке, остывшая отварная картошка и немного зеленого лука. Валялись шкурки от колбасы, но самой колбасы не наблюдалось. На тарелке таял, искрясь кристаллами соли, кусок сала.
Потерев онемевшую скулу, Самвелка кинулся к столу, и начал запихивать в рот и глотать почти не жуя и хлеб, и картошку, и сало. Он только краем сознания улавливал, что скандал продолжается. Мамка кричала, требуя у сына защиты от кулаков сожителя, Серега грязно матерился, шел на мать, выпучив глаза, с пьяно вывернутой его нижней губы свисала длинная капля вязкой слюны.
Потом они бежали через огород, стучали в окна к соседям, и успели скрыться за дверью веранды и закрыться на щеколду, пока Серега на заплетающихся ногах, вопя, матерясь, падая и поднимаясь и вновь падая, пытался гнаться за ними.
Путь его, однако, прервался на середине и он отрубился, упав мордой в кучу черной картофельной ботвы.
Что происходило потом, Самвелка плохо помнил или хорошо старался забыть.
Одурманенный наркотиком мозг подкидывал картинки одна омерзительней другой. Ему было одновременно и приятно и страшно и стыдно. Стыдно и страшно до потери памяти.
Мамка сначала тряслась, плакала и материлась. Потом начала успокаиваться. И хмель от выпитого, но ранее не действовавший во всю силу из за стресса, вдруг накатил на нее, и она расслабилась, стала даже веселая и что то говорила, говорила, говорила, как заведенная. Та самая волна тяжелого забытья наконец завалила Самвелку, ноги и руки стали окончательно ватными и уже не слушались его. Ни осенний ночной холодок, сквозивший через хлипкие окна веранды и неплотные доски стен, ни мамка, хрипящая и и дышащая перегаром, делавшая с сыном что то странное и неправильное, не могли вернуть пацана из этого тупого оцепенения, отходняка от паршивенькой конопли.
Сознание то возвращалось, проясняясь на секунду, то снова проваливалось в ватный мутный морок. Он только в ужасе, когда накатывала секунда осознания происходящего, вскрикивал фальцетом, тоненько - "мамка, мамка, не надо, не надо, мамка". Мамка закрывала его рот потной ладонью с длинным узловатыми пальцами, пальцами левой руки больно, как птица когтями, вцепляясь в его правое плечо, и продолжала двигаться, сохраняя ритм и амплитуду.
Самвелка проснулся. Он замерз, несмотря на то, что был заботливо укрыт подоткнутым со всех сторон старым ватным одеялом. Мамки рядом небыло.
Пошла наверное Серегу похмелять.
Приснится же всякая дрянь, заливаясь краской стыда, подумал пацан, и потер ноющую скулу. Серегин удар, оказывается, вовсе небыл сном. Боль отдавала в глаз и в ухо. Страшно хотелось пить, рот пересох и губы потрескались от жажды.
На лавке под окном он увидел трехлитровую банку с компотом. В темном сиропе лежали синие сливы, их кожица покрыта сеточкой из мелких трещин.
Он поднялся, шагнул к лавке, сорвал с банки полиэтиленовую крышку и жадно припал к кисло-сладкому нектару, с каждым глотком возвращавшему в него силы и кровь.
Когда банка опустела на треть, он вдруг застыл, и мороз пробежал по его коже. В ушах застучало, к голове прилил жар и начал давить голову тяжелым обручем испуга и стыда. Банка выскользнула из затрясшихся рук, осколки стекла, брызги сиропа, большие синие плоды медленно, словно в замедленном кино, разлетались по полу и ударялись о стены.
Он стоял посреди чужой веранды, маленький, тощий, всклокоченный словно воробей. И голый.
Последнее редактирование:
Я памятник себе воздвиг с говна и палок
Тропы к нему никто не проложил
Хотя он был здоровым и пахучим
Да выше башни эйфелевой был!
Его должны были узреть в Парыше
Тбилиси, Ереване и Москве.
Папаша с братцем сдохли бы от злости,
Что не смогли такой создать себе.
Там разномастных котиков мильёны
Других игрушек даже не считал
А по бокам вмонтировал иконы
Ну, чтоб Господь почаще замечал.
Но не идет никто к сему творенью
Забыт и брошен памятник давно
Лишь дух зловонный пАрит над Планетной
И тает под осадками говно.
Тропы к нему никто не проложил
Хотя он был здоровым и пахучим
Да выше башни эйфелевой был!
Его должны были узреть в Парыше
Тбилиси, Ереване и Москве.
Папаша с братцем сдохли бы от злости,
Что не смогли такой создать себе.
Там разномастных котиков мильёны
Других игрушек даже не считал
А по бокам вмонтировал иконы
Ну, чтоб Господь почаще замечал.
Но не идет никто к сему творенью
Забыт и брошен памятник давно
Лишь дух зловонный пАрит над Планетной
И тает под осадками говно.
Что, мамо? Ты звонишь мне сто раз за день.
Мне некогда: трансляция идет.
Что с Томасом? - Да спит, будь он не ладен.
А ночью скачет как коняка, идиот.
Что с сахаром, ответь мне. Скока-скока?
Ты на Рошен работаешь, чи шо?
Неправильна диета? Неужели!
И шаурмой запачкала пальто?
Что Света говорит? Что ты худая?
А врач что? Громче. Громче! Не пойму.
Да не ори, я поняв, не была ты.
По чём бычки? По триста? Ну и ну!
Мне выслали старинную картину.
Картину маслом. В раме золотой.
Тебе достались шапочка и свитер.
Приедешь - подивишься. Всё, отбой.
Мне некогда: трансляция идет.
Что с Томасом? - Да спит, будь он не ладен.
А ночью скачет как коняка, идиот.
Что с сахаром, ответь мне. Скока-скока?
Ты на Рошен работаешь, чи шо?
Неправильна диета? Неужели!
И шаурмой запачкала пальто?
Что Света говорит? Что ты худая?
А врач что? Громче. Громче! Не пойму.
Да не ори, я поняв, не была ты.
По чём бычки? По триста? Ну и ну!
Мне выслали старинную картину.
Картину маслом. В раме золотой.
Тебе достались шапочка и свитер.
Приедешь - подивишься. Всё, отбой.
- Регистрация
- 27 Дек 2017
- Сообщения
- 10.109
- Симпатии
- 95.135
@Ёмоё клмн, я очень надеюсь, что этот художественный домысел всего лишь плод разыгравшегося воображения Музы после передоза инцестных сцен в блядском цирке. И не имеет ничего общего с событиями прошлого главных героев.
Слишком уж это гадостно, чтобы оказаться правдой.
Слишком уж это гадостно, чтобы оказаться правдой.
